Графоманов на рею?: Жестокость в литературе - 2. Когда, сколько, в каком виде

воскресенье, 15 сентября 2013 г.

Жестокость в литературе - 2. Когда, сколько, в каком виде

Жестокость в литературе - 2
Когда, сколько, в каком виде?

Александр Николаевич Бирюков


Когда описывается насилие, характерное для определённого места (концлагерь, тюрьма),  времени (средневековье, военное время, постапокалипсис) или общества (сатанисты, фашисты, дикари-людоеды), то подобные описания, если они претендуют на реалистичность, всегда содержат некоторую долю документальности. Вымышленный злодей может убивать жертв бензопилой, сжигать их заживо, бросать умирать в пустыне или арктических снегах. Однако с местом, временем или обществом нужно быть гораздо аккуратнее. Скажем, если автор напишет, что фашисты Третьего Рейха приносили пленных солдат в жертву Кетцалькоатлю или распинали их на кресте, то никто этому не поверит, и книга вызовет только снисходительную улыбку. Альтернативную историю, мистику и фэнтези, конечно, в расчёт не берём (хотя и там наравне с выдумкой должна быть доля реализма, коль скоро автор касается реально существовавшего общества). Исключение – полностью вымышленное общество (как и полностью вымышленный персонаж).

Начнём с полностью вымышленного места (и одновременно героя). Вот как описывает Стивен Кинг страдания главного героя-писателя Пола Шелдона, попавшего в «плен» к садистке Энни:

Топор со свистом опустился и погрузился в плоть Пола Шелдона над его левой щиколоткой. Боль разлилась по всему телу, как будто в него вонзилось гигантское копье. Ее лицо, забрызганное темно-красной кровью, походило на лицо индейца в боевой раскраске. Брызги крови попали и на стену. Пол услышал, как лезвие со скрипом рассекло кость. Не понимая до конца, что происходит, он посмотрел на нижнюю часть своего тела. Простыня быстро краснела. Пальцы его ног дергались. Затем он увидел, как она вновь поднимает топор. Волосы ее выбились из-под заколок, и беспорядочные локоны обрамляли пустое лицо
Несмотря на боль. Пол попытался убрать ногу и увидел, что голень сдвинулась, а стопа осталась на прежнем месте. Его усилие привело лишь к тому, что трещина в ноге стала шире, раскрылась, как большой рот. Он еще успел осознать, что его стопа теперь соединена с верхней частью ноги лишь тонким слоем плоти, и топор тут же опустился снова, точно в свежую рану, и застрял в матрасе. Звякнули пружины.
Энни извлекла топор и отложила его в сторону. Мгновение она с отрешенным видом смотрела на хлещущую из обрубка кровь, затем взяла коробок, зажгла спичку, взяла паяльную лампу с гравировкой Bemz-0-matiC и повернула вентиль. Послышалось шипение. На том месте, где еще недавно находилась часть Пола, хлестала кровь. Энни осторожно поднесла спичку к соплу Bemz-0-matiC. Раздалось «пах!», и возникла длинная желтая струя пламени. Энни подкрутила вентиль, и пламя стало голубоватым.
– Зашивать не могу, – сказала она. – Мало времени. Жгут не поможет. Мне надо
(прополоскать)
Прижечь.
Она наклонилась. Пламя паяльной лампы коснулось кровоточащего обрубка, и Пол закричал.
Струйка дыма взвилась вверх. Сладковатый дымок. Они с первой женой проводили медовый месяц на Мауи. Устроили луау. Сейчас сладковатый залах дыма напомнил ему запах поросенка, которого достали из ямы, где он коптился на палке целый день. Поросенок весь почернел и буквально распадался на части.
В его теле вопила боль. Он вопил.
– Почти все, – сказала Энни и повернула вентиль: нижняя простыня загорелась около обрубка его ноги, уже не кровоточащего, зато черного, как тот поросенок, когда его вытащили из ямы: Эйлин отвернулась, но Пол завороженно смотрел, как с него стаскивали шкуру – легко, как снимали бы с человека футболку.
– Почти все…
Она выключила паяльную лампу. Нога Пола лежала среди пляшущих язычков пламени, а дальше валялась отрубленная ступня. Энни наклонилась и выпрямилась. В руках у нее оказался старинный знакомец Пола – желтое пластмассовое ведро. Энни залила огонь.

Стивен Кинг. «Мизери».

Описание весьма натуралистично, а некоторые сцены вызывают отвращение. Это характерно для литературы ужасов. Однако в этой книге Кинг пугает не только и даже не столько натуралистичными экзекуциями. Жестокость Энни и положение Пола гораздо более выразительно показаны в образе женщины и в обречённости, беспомощности писателя. Здесь приведён только один отрывок с физическим насилием, но на протяжении всей книги над Полом совершается психологическое насилие: он находится в ожидании чего-то ужасного и неотвратимого, он полностью во власти садистки. Её агрессия по отношению к писателю нарастает, и физическая расправа здесь является лишь апофеозом, закономерным исходом происходящего.

В качестве вымышленного мира, где натуралистичность насилия не играет большой роли, а весь упор делается на беззащитность человека перед чужой агрессией, можно привести мир, описанный в романе «Дорога» Кормака Маккарти. Сами по себе акты насилия там короткие, редкие и не отличаются натурализмом. Однако роль играет совсем другое, а именно то, что эти акты резонируют в образах героев: беззащитного, слабого мальчика и отца, который больше смерти боится потерять сына и бессилен против любой угрозы со стороны других людей. Даже появление на дороге чужих следов уже – безо всякого садизма – вызывает страх и чувство обречённости в мальчике и тревогу за сына в отце. Ставка в романе сделана на страх перед возможным насилием, а не на насилие как таковое. Цитат не привожу, потому что образы отца и сына строятся в сознании читателя на протяжении всей книги, а вне этих образов акты насилия ни о чём не скажут.

Теперь перейдём к реальным временам, местам и обществам. Напомню, что здесь документальность описаний играет очень большую роль.

Вот как описывает Анатолий Кузнецов в романе «Бабий яр» лагерь для пленных:

Тогда немцы в Дарнице обнесли колючей проволокой громадную территорию, загнали туда первые 60.000 пленных и потом каждый день пригоняли многотысячные партии.
Василий был в числе первых. Их прогнали через ворота и предоставили самим себе.
При входе, однако, отобрали командиров, политруков и евреев, каких удалось выявить, и поместили за отдельной загородкой, образовав как бы лагерь в лагере. Многие из них были тяжелораненые, их заносили и клали на землю. Эта загородка была под усиленной охраной.
Огромные массы людей сидели, спали, бродили, ожидая чего-то. Есть ничего не давали.
Постепенно они стали рвать траву, добывать корешки, а воду пили из луж. Через несколько дней травы не осталось, лагерь превратился в голый выбитый плац.
По ночам было холодно. Все более теряющие облик люди, замерзая, сбивались в кучи: один клал голову на колени другому, ему на колени клал голову следующий и так далее, пока не получался тесный клубок. Утром, когда он начинал шевелиться и расползаться, на месте оставались несколько умерших за ночь.
Но вот немцы устроили котлы и стали варить свеклу - ее брали прямо за оградой, вокруг были большие колхозные поля с неубранной свеклой и картошкой, и если бы кого-нибудь это интересовало, пленных можно было бы кормить доотвала. Но, видимо, мор голодом был запланирован.
Каждому пленному полагался на день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных палками и криками заставляли становиться в очередь, и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках. Это было придумано, чтобы «контролировать подход к котлам».
Командирам, политрукам и евреям, находившимся во внутренней загородке, не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели всё, что можно. На пятый - шестой день они грызли свои ремни и обувь. К восьмому - девятому дню часть их умирала, а остальные были, как полупомешанные. Дню к двенадцатому оставались единицы, безумные, с мутными, глазами, они обгрызали и жевали ногти, искали в рубахах вшей и клали их в рот. Наиболее живучими оказывались евреи, иные и через две недели еще шевелились, а командиры и политруки умирали раньше, и страшна была их смерть.
- А мы тут же рядом ходим, - говорил Василий, - смотрим, голодные, озверевшие сами, смотреть невозможно, как они там за проволокой сидят, ничего уже не соображают, и часовой с автоматом стоит - следит, чтоб ничего им не бросили.

Другое описание лагерных реалий – теперь из романа «Искра жизни» Ремарка:

На обратную дорогу в этот раз ушло больше времени, и вечерняя поверка началась позже обычного. Убитых и раненых, как всегда, разложили в строгом порядке, по-военному, так, чтобы и они были в строю, каждый со своим блоком. Даже тяжелораненых не отправляли в лазарет и не перевязывали: поверка была важнее.
- Еще раз сначала! Шевелись! Если и на этот раз не получится, пеняйте на себя!
Лагерфюрер Вебер сидел верхом на стуле, который специально для него поставили на плацу. Тридцати пяти лет от роду, среднего роста, он обладал недюжинной силой. Широкое, загорелое лицо его было отмечено глубоким шрамом, от правого угла рта вниз к подбородку - память об одном из рукопашных сражений с боевиками «Железного фронта». Положив руки на спинку стула, Вебер смотрел со скучающей миной на заключенных, среди которых с криком и руганью носились, как угорелые, эсэсовцы, старосты блоков и капо, щедро раздавая направо и налево удары и пинки.
Взмыленные старосты блоков приступили к повторной проверке. Вновь раздалось монотонное «один, два, три…»
Причиной возникших недоразумений были те, кого во время бомбежки на заводе разорвало в клочья. Заключенные, правда, изо всех сил старались разложить найденные головы, руки и ноги так, чтобы получился «комплект», но всего найти не удалось. Несмотря на все усилия, двух человек не хватало.
В темноте дело дошло даже до скандала: команды никак не могли поделить некоторые находки, прежде всего, конечно, головы. Каждому блоку хотелось предстать на поверке по возможности в полном составе, чтобы избежать суровых наказаний, полагавшихся за отсутствующих по неуважительным причинам. Поэтому они толкались и рвали друг у друга из рук окровавленные обрубки, пока не раздалась команда «смирно». Старосты блоков не сумели в спешке ничего придумать, и вот теперь не хватало двух тел. Вероятно, бомба разорвала их на мелкие куски, и они - либо улетели за заводскую стену, либо валяются где-нибудь на крышах.
К Веберу подошел рапортфюрер.
- Не хватает уже не двух, а одного с половиной: у русских оказалась лишняя нога, у поляков - рука.
Вебер зевнул.
- Дайте команду провести поименную перекличку и выяснить, кого не хватает.
Ряды заключенных едва заметно покачнулись. Поименная перекличка означала, что придется простоять еще час или два, если не больше - у русских и поляков, которые не знали немецкого, постоянно возникали какие-нибудь недоразумения с именами.
Перекличка началась. Один за другим затрепетали на ветру голоса. Вскоре послышались ругань и удары. Раздраженные эсэсовцы лупили направо и налево, потому что пропадало их личное время. Старосты и капо делали то же самое из страха. То тут, то там валились наземь обессилевшие или сбитые ударом люди; под ранеными все ширились черные лужи крови. Пепельно-серые лица заострились и, казалось, слабо мерцали в густой тьме каким-то могильным блеском. Истекая кровью, они покорно смотрели вверх, на своих товарищей, которые, вытянув руки по швам, не смели помочь им. Непроходимый лес грязных полосатых штанин - для некоторых из них это было последнее, что они видели в этом мире.

Жестокость фашистов без документальных подробностей (но при этом не менее реалистично) показана в творчестве Василя Быкова («Карьер», «Сотников»).

Насилие в лагерях – но уже советских – мастерски описывал Варлам Шаламов в «Колымских рассказах». И агрессию в среде заключённых, и жестокость со стороны лагерной администрации. Особенность мастерства Шаламова в том, что он не заострял на актах жестокости внимание. Убивают и калечат людей в его рассказах походя. Насилие в его книгах – повседневность, будничные реалии, как вечерняя поверка или вши в тюремной робе. 

Что касается ошибок в описании насилия, то это, как уже было сказано, несоответствие вида экзекуций тем реалиям, которые описываются в книге. Ещё могу привести в пример неоправданное смакование жестокости. Например, подробные, натуралистичные сцены убийств в романе «Дорога» смотрелись бы вычурными и ненужными. Мало того, на их фоне беззащитность главных героев терялась бы, а именно ей положено оказывать основное эмоциональное воздействие на читателя (наряду с атмосферой погибшего мира и  нагнетанием безысходности для всех, кто ещё остался в живых). Ещё одно явление, несомненно негативно влияющее на произведение – когда автор начинает изощряться в придумывании разновидностей насилия. В фэнтезийном романе одного начинающего автора столько разнообразных сцен насилия и все они настолько подробные, что фактически кроме них в книге больше ничего и нет. Они заслоняют собой всё остальное, что есть в книге. В одном эпизоде жертву разрывают крючьями, в другом – заживо съедает какой-то монстр – ручной зверь антагониста, в третьем – жертву варят в масле, в четвёртом – постепенно отрубают части тела, в пятом – до смерти насилуют и так далее. Всё это в мельчайших подробностях. Всего я насчитал 11 таких расправ на 14 авторских листах романа. Понимаю, что роман ужасов, но избыток и предельная натуралистичность собственно «ужасов», к тому же зацикленность только на «мясе», вначале вызывает отвращение, а затем просто приедается и вообще перестаёт как-то восприниматься. Создаётся ощущение, что автор беспомощен в выбранном жанре и не способен напугать читателя ничем, кроме километров кишок и кубометров крови. Да и то преподнесено так, что страха не вызывает.

Осталась функция развлекательно-эмоциональная. Однако, прочитав обе части, я увидел, что описал эту функцию, просто не заострял на ней внимание. Действительно, разве ужасы фашистских пыток лишь воспитывают ненависть к фашизму или информируют о реалиях того времени? Конечно, развлекательным это не назовёшь (хотя – кого-то, возможно, и развлечёт), однако эмоциональное воздействие такие эпизоды оказывают однозначно. Собственно, это их основная роль – через негативные эмоции реализовать воспитательную функцию.

Однако уверенность в том, что эмоционально-развлекательная роль уже достаточно полно показана в статьях – это лишь моё субъективное мнение. Поэтому если вы видите, что ей нужно посвятить отдельную статью – пишите в комментариях. 

Изучая писательское мастерство, литературоведение, не забываем о четырёх главных правилах начинающего писателя.

5 комментариев:

  1. Я считаю, что в погоне за реалистичностью, все же надо дозировать, а иначе, читатель просто не будет читать, он закроет книгу и все....в этом и заключается мастерство писателя...например, фоторепортаж с военных действий....что больше тронет: фото трупов, месиво....или же фото там детской игрушки, или как у михалкова, какие-то детали, ботинок например...мне кажется второе будет действеннее

    ОтветитьУдалить
  2. На мой взгляд, даже в литературе ужасов избыток трэша и расчленёнки вреден - он может вызвать скорее омерзение, чем страх. А вот атмосфера ужаса и безысходности, контраст между повседневностью и жестокостью оказывают очень сильное эмоциональное воздействие на читателя. Авторы, отрывки из книг которых приведены в статье, этими приёмами пользовались мастерски. Другое дело, что создать для книги ужасов нужную атмосферу и сыграть на контрастах гораздо сложнее, чем описать кровищу и расчленёнку.

    ОтветитьУдалить
  3. Когда ты показываешь общество таких мифических народов, как дроу (чёрные эльфы), ты уже подразумеваешь, что их культуре есть место насилию. Фактически вся культура этого народа построенна на войне, а магические ритуалы включают жертвоприношения. То же самое касается, если ты описываешь демонов (порождения Хаоса). Вы упоминаете, как о насилие использование для остановки крови таких подручных средств, как раскалённое железо, но это вполне естественно для средневекового общества.
    Мой вопрос касался описания от первого лица. В описании от первого лица, мне кажется, что лучше всего подчёркивать чувства героя, когда он оказывается в сложной ситуации, в плену. Но как быть, если есть случаи, когда даже самый сильный герой предпочтет смолчать?
    http://samlib.ru/t/tiamat/01_mordor_nights.shtml
    В произведении Тиамат "Ночи Мордора" ситуация, которая меня интересует, хорошо описанно от третьего лица в первых главах, но что, если герой сильнее этого несчастного эльфа? Поведение его будет совершенно другим. Как видите, совсем не обязательно доходить до расчленёнки. Иногда достаточно показать поединок между жертвой и мучителем, что, кстати отлично показано в книге Голубева "Когда крепости не сдаются", хотя для применения его опыта в фэнтези он не особо годится. (Причина моего выбора проста. То зло, с которым столкнулся мой герой гораздо опаснее даже самого опасного маньяка. Оно играет страхами человека, чем подавляет его волю к сопративлению. Если пленник покончит жизнь самоубийством, то зло возродит его и обретёт над ним ещё большую власть. Несколько возрождений - и любой пленник станет его рабом).

    ОтветитьУдалить
  4. В последнем предложении ошибка в слове посвятить. Извините, что засоряю комментарии, просто в глаза бросилось.

    ОтветитьУдалить